Доброволец. На Великой войне  - Сергей Бутко

Ностальгия. Как в нулевые и последующие годы: «Весна этой зимой удалась на славу»…

Именно под такой погодный винегрет мы вместе с Игорем возвращались в родной полк, простившись с Москвой и ее обитателями.

До места прибыли благополучно, но вот дальше…

Любят меня приключения. Любят и ждут.

– …Глядя на нынешнюю линию фронта, складывается стойкое впечатление, что господа штабные стратеги, если не дураки, то весьма недалекие и непрозорливые люди. Вот посмотрите сами. Правый фланг обрывается неподалеку от железной дороги Ковно – Кенигсберг, а далее до Немана участок в полсотни верст шириной, но там если кто и ведет наблюдение, то только конница. А меж тем это идеальное место для наступления врага. Обход и охват – вот что мы однажды получим от немцев. Они нас легко обойдут и ударят вот сюда, во фланг третьего корпуса. И мы отступим. Снова отступим. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы это понимать, но нам упорно твердят о весеннем наступлении, когда даже самых небольших резервов для него попросту нет.

– Должен вам сказать, что этот так называемый мозг армии – штабные – страдает полным разжижением мозгов. Я ведь на них вдоволь насмотрелся. Они понятия не имеют о своем деле, эти идиоты редкостные.

– Скорее равнодушные болваны, не желающие видеть правды и умышленно лгущие на словах. Их попросту не тревожат наши поражения, и оттого господа штабисты недооценивают предстоящую опасность…

Критика, критика и еще раз критика. В который уже раз слышу офицерскую критику нынешней штабной стратегии, а у самого на душе кошки скребут. Все не так и все не то. Что с тобой, Мишка Крынников? Что случилось? Вроде бы освоился, смирился, привык к нынешней эпохе, в чем-то даже нашел ее привлекательной, а тут вдруг отчаянно тебя потянуло в родные пенаты, в двадцать первый век. И тянет ужас как сильно и нестерпимо. По дому скучаю, по родным и близким и по всему тому, чем когда-то жил. В пиццерию бы сейчас сходить и кусок «Венеции» заказать. Или в соцсетях полазить, «ВКонтакте» с друзьями пообщаться, на Ютюбе новое видео оценить. Да хоть просто по телику посмотреть какой-нибудь голливудский боевичок… Ну, или отечественного «Глухаря», на худой конец.

Я уже молчу про вполне естественные мужские желания эротического свойства. А вы думаете, они куда-то делись, если я во времени переместился и в другое тело попал? Еще как остались. Я ведь еще не старый, да и у Мишки Власова половое созревание полным ходом идет. Короче, женщину хотим. А что вместо этого? – снег, мороз, нудное окопное сидение на старых позициях и разговоры, которые не радуют, хотя и должны были бы, по идее.

Много сейчас рассуждают о новых командующих фронтами. На Юго-Западный назначен Брусилов. На год с небольшим раньше положенного срока, но стоит ли удивляться, когда вокруг меня разворачивается уже совсем другая, неизвестная мне история? Кто знает, может быть, теперь она и сложится в гораздо более благоприятном ключе для Российской империи? Может быть, благодаря этому раннему назначению вместо Великого отступления[43] выйдет новый Брусиловский прорыв или еще что получше. Ну а на Северо-Западном тоже без особых интриг все получилось. Сейчас здесь, как в общем-то и должно было быть, командует Алексеев. Не пришлось ему ждать нынешнего марта, чтобы, покинув штаб Иванова, перебраться на новую должность, на которую раньше назначили. Может, и этот что-то изменит в лучшую сторону? Понятия не имею…

А потому хандрю, скучаю и жду. Чего? И сам не пойму. Запуталось все, закрутилось, смялось. И не распутаешь. Меня теперь приспособленцем из будущего нужно считать. А что? Вполне себе приспособился и даже свыкся. Но надежду все равно не теряю. Вдруг вернусь в двадцать первое столетие? Пытаюсь представить себе это возвращение, а не выходит – в голову упорно лезет сидящий на болотной кочке мультяшный водяной из «Летучего корабля». Невольно и я за ним тихо начинаю подпевать:

– И чего ты, Мишка, не весел? Чего буйну голову повесил, когда солнышко светит? – спрашивает Морозов. Хотя это уже не Морозов, а Мороз – Красный нос какой-то. Но не ему одному сейчас приходится зимовать и мерзнуть в этих проклятых окопах, где все уныло и однообразно.

Да нет, не однообразно. Тут третий день подряд не утихают жаркие споры о неких «бешеных германцах». Якобы уже несколько раз на различных участках фронта враг малыми силами поднимался в безумную, абсолютно бесперспективную атаку и лез под пули, не считаясь с потерями. По этому поводу у солдат мнение одно: немецкое начальство шнапсом специально отпаивает солдат до синих помидоров, вот те и прут вперед, не ведая страха. Наверное, так оно и есть…

Тут снежную тишину прерывает приближающийся звук мотора: кто-то из наших летчиков возвращается с редкой зимней разведки. Сейчас аэроплан пролетит над нами, чтобы приземлиться неподалеку. Но что-то пошло не так. Звук становится неровным, а затем и вовсе пропадает. Неужели заглох мотор? Такое случается. А поскольку у нынешних летчиков к парашютам отношение самое отрицательное[45], то тут варианта два: либо прыгай и разбивайся, либо пытайся посадить самолет. Пилот, похоже, выбрал последнее, и уже через минуту мы все бежим к месту вынужденной посадки. Из сугроба виден смятый хвост «Ньюпора», торчат концы лыж[46]. Чуть поодаль из другого сугроба, словно медведь после зимней спячки, выбирается пусть немного помятый, но все же живой и здоровый летчик.

А еще через какое-то время военлет Федор Юрков, сидя вместе с нами в землянке, согревается у печки, рассказывая о себе и своей службе. Тот еще забияка. Раньше служил в кавалерии, но затем поступил в авиацию за год до войны и оказался в своей стихии, быстро разобравшись во всех тамошних тонкостях и правилах. У него был хриплый командный голос с приятной сипловатостью, походка немного враскоряку, ну и здоровая доля бурчания. Любит побурчать военлет Юрков, ох любит.

– …И вот началась война, но как мы встретили ее? Безобразие, – возмущался он. – На чем только не приходилось летать. Всякого старья повидал с лихвой. «Антуанетт» даже однажды всучили, а на таком негодном аппарате только в цирке выступать, но не воевать. Теперь вот «Ньюпор» четвертый дали. Хотели семерку подсунуть, но пусть вместо меня другого дурачка поищут. У семерки скорость восемьдесят, у четверки – сто. Разница! Но нам не должно жаловаться, а должно выполнять боевую задачу. У меня она была простая – разведка. Когда над немцами оказался, те горохом начали угощать, потом воздухобойными пушками потчевать, а после подняли в воздух своих летунов. Срочно пришлось возвращаться. Возвращаюсь, и что же? Скорость сто, полет нормальный, но тут заглох мотор! Конечно, техника капризна. Но одно дело, когда свечи начинает заливать маслом, а другое, когда на тысяче трехстах ни с того ни с сего раздается какой-то посторонний стук. Выход один – приземляться. Ничего не поделаешь – поломка. Вот так и летаем на старых машинах. И безоружные…